
В минувшем апреле Дубненско-Талдомское благочиние взяло интервью у выдающегося российского ученого, лидера в области синтеза сверхтяжелых элементов, научного руководителя Лаборатории ядерных реакций Объединенного института ядерных исследований; ученого, в честь которого назван элемент таблицы Менделеева оганесон, первого лауреата премии ЮНЕСКО-России им. Д. И. Менделеева академика Юрия Цолаковича Оганесяна.
– Юрий Цолакович, в начале нашей беседы хотелось бы попросить Вас рассказать о том, как Вы пришли в науку. Почему было принято решение связать свою жизнь с научными изысканиями? Что повлияло на Ваш выбор? Ведь ни для кого не секрет, что Вы обладаете незаурядным творческим талантом и успешно прошли вступительные экзамены в Московский архитектурный институт.
Вы знаете, я дитя войны, мне много лет, и, когда я пошел в первый класс, началась Вторая мировая война. Мы жили в это время в Армении, хотя я родился в Ростове-на-Дону. Отец мой был главным теплотехником города Ростова. Когда мне исполнилось два года, начальник отца, председатель горсовета, сообщил ему, что получил письмо из Армении, в котором просили командировать моего отца в Армению на один год. В то время в Ереване строился большой завод синтетического каучука. Мой отец был очень хорошим специалистом и, кроме того, хорошо знал армянский язык и мог объяснить рабочим, что и как делать. Отец имел возможность отказаться и остаться в Ростове, но не смог отказать своим землякам и принял приглашение. Всей семьей – я, мать и отец – отправились в Ереван.
Во время войны в Ереван прибывали эвакуированные из разных районов СССР. Поскольку моя мать была из России и местных языков не знала, то все русскоязычные люди приходили к нам. Среди них был известный художник Леонид Генч, он работал в редакции журнала «Крокодил». Когда он был у нас дома, мне в то время было семь лет, мать показала ему мой маленький альбом. И он сказал: «Татьяна Александровна, если Вы не возражаете, я бы с ним позанимался». Леонид Генч приехал с женой, они жили в доме напротив, и детей у них не было. Я, семилетний мальчишка, приходил к нему на урок, который начинался с того, что мы пили морковный чай. Потом он просил жену почитать нам Гоголя «Ревизор». Например, ту часть, где он пишет о городничем. Она хорошо поставленным голосом читала Гоголя, мы сидели слушали, пили чай. Потом она уходила, и он мне говорит:
– Как ты себе представляешь этого городничего?
– Ну, такой пузатый, нос большой, ноги, сапоги такие.
– Давай попробуем!
Но не столько я пробовал, сколько он водил моей рукой. И так каждый раз, пока мы не сделали все иллюстрации к этому замечательному произведению. Когда я уже дописывал последние локоны у барышень на балу в честь Хлестакова, он мне говорит: «Вот, Юрочка, кончится война, Гоголя же будут издавать. Великий писатель! А в названии книги будет написано: “Великий русский писатель”, – а рядом мелкими буквами – “иллюстрации мальчика Юры, восемь лет”». Вот так!
Как только сняли блокаду Ленинграда, Леонид Генч с женой уехали. Но он привил мне любовь к искусству, к живописи. Он посоветовал мне продолжить учебу в пионер-дворце, где была неплохая художественная школа, что я и сделал. И у меня неплохо получалось. Дважды на республиканских конкурсах детского рисунка я получал второе место. Первое место занимал мой товарищ, который, по-моему, был на две головы талантливее меня. Когда я доучился до четвертого класса, была прекрасная возможность уйти в художественную школу.
И тут мой отец воспротивился. Он мне сказал, что так не пойдет. «Ты сначала закончи среднюю школу, получи образование, а потом можешь делать, что хочешь». Я воспринял это очень тяжело, я уже мечтал быть художником. Но это не получилось.
Отец мой работал в горсовете, там всегда собирались строители и архитекторы. Там был молодой архитектор Юрий Яралов, который потом стал архитектором города Москвы. Он тоже сказал, что хочет со мной позаниматься, и мы занимались. Поэтому я был неплохо подготовлен. У меня были такие учителя, сначала Генч, потом Яралов.
В 17 лет я приехал в Москву поступать в институт. Я хотел стать архитектором, а сдавать экзамены нужно было в августе. Был июнь месяц. А в это время в Москву приехали мои товарищи из нашего класса, которые хорошо знали математику и физику, они хотели учиться на физиков. Мы все были медалистами, но были вузы, где даже медалисты должны сдавать экзамены, это подогревает. И я пошел с ними попробовать свои силы на физика. Надо сказать, что математика и физика у меня тоже шли неплохо, но в школе я как-то мало обращал внимание на эти предметы. Экзамены в Москве (они назывались собеседованиями) прошли легко. Когда я вышел, то понял, что сделал что-то не то! Куда я попал?! Я же хотел стать архитектором. Пошел сдавать экзамены в архитектурный. А там была, надо сказать, очень демократичная система. Хочешь – пожалуйста! Медалисту надо было сдать только рисунок и живопись. Я прошел. Мне говорят: «Неси документы». Возвращаюсь в МИФИ, прошу свои документы назад, а мне говорят, что документы на проверке.
– Сколько, говорю, будут проверять?
– Не меньше трех месяцев.
Вот так это было. Таким образом я стал физиком.
– Юрий Цолакович, сожалеете ли Вы, что все получилось таким образом? Что Вы не стали художником или архитектором?
Нет! На самом деле, потом, когда уже взрослеешь и смотришь назад, то понимаешь, что в жизни много случайностей. И очень многие решения и шаги делаются либо случайно, либо по случайным обстоятельствам. А потом это обрастает каким-то грузом житейским, потом находится в этом какая-то логика. Нет, все случайно было.
– Находилось ли в Вашей жизни место Вашим творческим увлечениям?
Я бы не называл это увлечением. Это остается. Вот, например, у человека хороший слух. У моей жены был абсолютный слух. Она, наверное, слышала больше, чем слышит обычно средний человек. Или человек, у которого, скажем, хороший глаз, видит больше, чем средний человек. Или была такая известная книга «Парфюмер», там рассказывалось о человеке, который очень хорошо чувствовал запахи. Никто не чувствует, а он чувствует эти запахи. То есть я хочу сказать, что внешне это проявляется как увлечение, но внутри оно остается надолго, быть может, навсегда. И по сей день я получаю истинное удовольствие от посещения выставок и музеев. Иногда попадаешь в другой город и чувствуешь, что он на тебя давит. Видишь, независимо для себя, что это вот здание замечательное, а вот это здание – оно действительно давит!
– Вам выпала честь или, скажем так, счастливый случай поработать под руководством Георгия Николаевича Флёрова в начале в Курчатовском институте, а позже уже в Дубне, в ОИЯИ. Какую роль в области научного и чисто человеческого познания сыграло общение с этим выдающимся человеком в Вашей жизни?
Вы должны немножко «влезть в мою шкуру», чтобы понять меня. Семнадцатилетний парень приехал в Москву. Какие-то у него были мечты стать художником или архитектором. В Москве он никого не знает. Живет на Ярославском вокзале десять дней, чтобы сдать экзамены. Сдает экзамены и таким образом попадает в этот Московский Механический Институт (теперь МИФИ). Он теперь студент, все для него новое: Москва, столица, большой город. Одних музеев! Все восхитительно! Потом он заканчивает институт. А раньше выпускников распределяли. А я был уже женат, она музыкант, учится в консерватории, тоже заканчивает. Нас физиков распределяли в такие места, как почтовые ящики, так называли лаборатории на удалении от больших городов.
Но до этого я целый год проработал в Москве у Флёрова. Я бы там и остался, но он сам со своим сектором переезжает в Дубну, где строится новая Лаборатория, поэтому я здесь и оказался. В Москве только один год, это был 1957 год. Директором Института был Курчатов. Флёров был начальником сектора. В нашем секторе было 16 человек. Вы знаете, для меня это была Мекка, просто научная Мекка. Я ходил на семинары, слушал этих великих людей. Флёров посылал меня сначала к одному из них, потом ко второму, потом к третьему. Все известные ученые. И я, совсем еще молодой человек. Они меня поили чаем и расспрашивали, что я делаю, и в чем смысл моей работы. Я этого никогда не забуду. Эта была золотая пора, золотой век физики! И было золотое поколение людей совершенно не похожих на нас, людей особых, одержимых наукой и чрезвычайно одаренных. И я попал в эту среду как самый молодой среди них, старших, и самый старший среди молодых. И еще, недавно закончилась война. И у меня не было старших товарищей, лет на 10 старше меня. Они все погибли в войну. А те, кто старше тебя лет на 20, как Флёров, это уже отцы. А дальше уже идут те, кто младше тебя на 10 лет, это школьники. Я попал в этот промежуток между двумя поколениями. Поэтому, скажу так, я чувствовал шлейф этого замечательного поколения, еще не познавший, что находилось за мной. Много написано об этом в моей книге воспоминаний.
Мне часто говорят, что «вот ты ученик Флёрова». А я не понимаю! Что такое ученик? Меня он не учил. Меня учили в институте. Вот то, что я выучил в институте, то я и знаю. То, чего я не выучил, я не знаю до сих пор. Не он меня учил, это я сам учился, глядя на него. Понимаете? Это уже немножко не чистая наука. Это, наверное, как в древности мастер, гончар делает красивую вазу, а ученик смотрит, как он это делает. Мастер не может ему детально объяснять, что и как надо делать. Вот смотри! Можешь – сделаешь, а не можешь – не сделаешь! Я смотрел очень внимательно. Смотрел, как Георгий Николаевич относится к работе, к результату, который получился или не получился. В этих подчас трудных ситуациях я очень много воспринимал. И я ему бесконечно благодарен за то, что он меня буквально вставлял во все проблемы…
Например, в программе заседания Академии наук под председательством президента академика А. П. Александрова поставлен доклад Флёрова о текущих работах и перспективах, отвечать на вопросы академиков. Мы готовимся с ним вместе. Это естественно, потому что надо переработать много материала. Я, конечно, тружусь. Едем в Москву вместе. Приезжаем раньше времени, предлагает скоротать время, погулять в Нескучном Саду. И тут Георгий Николаевич мне говорит: «Знаете что, Юра! Давайте Вы будете делать доклад вместо меня. А я с удовольствием послушаю». Я говорю: «Георгий Николаевич, подождите, я же не готов». «То есть как не готов? Вы же все знаете». И в последний момент он говорит президенту Академии наук, что доклад предстоит делать мне. В такие моменты, конечно, невольно вздрагиваешь. Возможно, это жестоко: человека, неумеющего плавать, бросить в бассейн и сказать «ну-ка плыви!», а, может быть, это так и нужно. Не знаю. Я, конечно, чувствовал, что он за моей спиной, что он меня не бросит и не оставит. Но никаких скидок, что молодой, он не делал. Таким образом, я очень быстро набирал опыт и знания. И это было для меня очень важно.
– Юрий Цолакович, если говорить об учителях – в науке и, быть может, просто в жизни. Кто оказал на Вас серьезное влияние, кто был для Вас очень ярким примером?
Безусловно, Флёров. И, наверное, мой отец. Вы знаете, у него тоже была непростая жизнь. Младшие братья, которых надо было ставить на ноги. Был голод и разные жизненные трудности. И женился он поэтому поздно, в 46 лет. После окончания реального училища в Тифлисе он поступил в Томский технологический институт. Жил в Сибири. Был в восторге от быта сибиряков. Он мне потом говорил: «Вот ты ездишь по миру, бываешь в разных странах. А на Байкале был? Не был! Ну значит мир ты не видел». Он был старше моей матери на семнадцать лет. Понятное дело, мать относилась ко мне, как к первому сыну. А он, наверное, скорее всего, как к внуку. А отношения отца и сына, деда и внука, разные. Я никогда не помню, чтобы он меня ругал, тем более наказывал. Он считал, ты должен понять, что я тебе говорю, а если не понимаешь, значит или ты вообще плохо понимаешь, или я плохо объясняю. А причем тут какое-то рукоприкладство? Отец, конечно, со мной занимался и делал это ненавязчиво. У нас была дома очень хорошая техническая энциклопедия, которую мы с ним читали. Так он заложил мне начатки технического образования. Он сам инженер старшего поколения. В России в начале XX века была блестящая школа инженеров. Какие это были люди! Тимошенко, Шухов, Зворыкин, Рамзин и другие. Рамзин был лидером промышленной партии. Сидел в тюрьме при Сталине. Он был учителем моего отца. Я помню, у нас была его книга, которую отец хранил, как Библию. В общем, у меня как-то так получается, что и в семейной жизни, и в профессиональной жизни я запоздалый сын, или ранний внук.
– Пожалуй, наиболее яркий этап вашей научный карьеры связан с исследованиями в области сверхтяжелых элементов. В стенах Лаборатории ядерных реакций им. Г. Н. Флёрова под вашим руководством были открыты новые элементы периодической таблицы Менделеева – резерфордий (Rf), дубний (Db), сиборгий (Sg), борий (Bh), нихоний (Nh), флеровий (Fl), московий (Mc), ливерморий (Lv), теннессин (Ts) и обнаружен остров стабильности сверхтяжелых ядер. Продолжается ли работа по открытию новых элементов? Находимся ли мы на пороге новых открытий?
У нас был, скажем, «идейный перелом». Я бы хотел обратить на него Ваше внимание. В какой-то момент есть определенный успех. Мы нашли новый способ синтеза элементов. Попробовали один раз, второй. Третий, четвертый. Все получается. Все видят, что хорошо. Меня спрашивают, а что дальше? Отвечаю: чтобы сказать, что дальше, мы должны ответить на один вопрос. Вам известно, что мы вели долгую подготовку. А эксперименты начали в 2000 году и к 2015-му сделали, как считали, все возможное. В 2016 году этим элементам дали название. А теперь собственно вопрос, на который нужно ответить. Если бы мы начали всю эту работу не в 2000 году, а в 2015-м, за сколько времени мы бы это сделали? Не знаете? Но ведь если вы максимально критично проанализируете все наши трудности и примите во внимание научно-технический прогресс за последние 15 лет, получите в десятки, быть может, в сотню раз быстрее! Посмотрите внимательней, сейчас другие компьютеры, программы, технологии. Если это так, тогда чем мы занимаемся? Делать нужно все по-новому. В такое время мы живем. То, что было уникальным, что было открытием, что делали только мы и никто больше в мире, через несколько лет может стать банальным. Поэтому мораль: не держитесь за старое! Идите дальше! И нам надо строить новую лабораторию, начинять ее новым оборудованием, что-то проектировать, что-то доставать, что-то налаживать, и одновременно вести круглосуточно эксперименты по синтезу новых химических элементов. Трудно, конечно! Прошло 7 лет. Но теперь мы получаем не один атом в сутки, как раньше, а десятки. Эта лаборатория работает, как фабрика, в 4 смены. С моей легкой руки ее и назвали «Фабрикой Сверхтяжелых Элементов». Теперь мы опережаем своих конкурентов в крупнейших лабораториях мира в 15-20 раз. Но это все может быстро устареть. Выйти из лидеров мы можем очень быстро, если не будем работать и в таком же темпе держать себя постоянно в творческой форме. Такая наша научная жизнь.
– К слову сказать, Вы стали первым отечественным ученым, в честь которого при жизни назван химический элемент: в 2016 году 118-ый элемент таблицы Менделеева был назван оганесон (Og). Что Вы тогда ощутили и как прочувствовали это событие?
Я хотел бы Вам сначала рассказать, как элементы получают названия. Это довольно-таки длительная и сложная процедура, потому что существует два международных Союза – «Чистой и прикладной физики» и «Чистой и прикладной химии» – которые создают специальную комиссию экспертов из 8-12-ти известных ученых для того, чтобы получить ответ на два вопроса. Первый: есть ли факт открытия? И второй, приоритетный: кто первый? Если заключение комиссии получено, то просят авторов предложить название. Обратите внимание, название предлагают авторы, твои товарищи по работе, а не кто-то сверху. Причем правил нет, но есть определенные традиции, которые не принято нарушать. Прежде всего, там не должно быть никакой политики. Есть традиция, которая мне очень нравится, давать название по месту, где сделано открытие. Например, Берклий, Дубний, Московий. И это приятно. Потому что авторы открытия – это авторы научной статьи, где все опубликовано и названы участники эксперимента, в основном физики. На самом деле, в работе, которая длится годами, народу существенно больше. И, конечно, есть традиция увековечить память великих ученых, таких как Ферми, супруги Кюри, Эйнштейн, Резерфорд, Бор, Лауренс, Коперник, которые синтезом элементов не занимались, но внесли большой вклад в науку, физику или химию. А есть еще такой чисто производственный способ. Ты сделал это, твоим именем это и назовут. Такое в науке, технике, и в медицине встречается часто. А в названиях элементов только два раза. И связано с лауреатом нобелевской премии, профессором Гленом Сиборгом из Беркли (США), и со мной. Я был руководителем двух групп – одна наша российская, вторая американская – с которыми мы очень хорошо сотрудничали 25 лет. Обе группы, независимо друг от друга, решили дать это название самому тяжелому элементу с атомным номером 118.
– Юрий Цолакович, если немного отойти от науки: Вы все время окружены молодежью, начинающие талантливые ребята тянутся к Вам. А Вам с ними интересно работать? Что Вы даете им, вполне понятно. А вот что они дают Вам?
Я, как ни странно, не представляю свою жизнь без них. Просто не представляю. То ли жизнь у меня так сложилась? Был трудный период, который я вообще не люблю вспоминать. Перестройка раскидала мою семью.
У меня две дочери, они замужем, мои зятья – прекрасные ребята, оба хорошие физики. Они вынуждены были уехать из России, искать работу. Живут сейчас в Америке, там мои внуки, там мои правнуки. Моя жена скончалась в 2010 году, с этого времени я живу один.
Я чувствую, что должен приходить на работу каждый день. Мои молодые коллеги собираются у меня, начинается обсуждение, бывает, мы спорим. Я дорожу ими и готов отдать все, чем могу быть им полезен. Я и отдал в общем-то. Как бы без них у меня нет особого смысла в жизни.
Даже не то, что нет смысла, просто жизнь блеклой будет, а я так не привык. Мне, видимо, все еще нужен какой-то адреналин. Я их люблю, потому что они мне немного как-то компенсируют моих внуков, которых я тоже очень люблю.
– Насколько, на ваш взгляд, сегодня молодежь интересуется наукой? Можем ли мы в наш век искусственного интеллекта и роботизированных технологий ожидать новых Эйнштейнов, Ньютонов, Курчатовых, Флёровых, Оганесянов?
Я об этом много говорю в своих интервью. Род человеческий не меняется быстро. Вот говорят, что когда-то была молодежь, что сейчас молодежь не та. Ничего подобного! Та же самая! Такие же ребята, такой же образ мышления. Такие же впечатления, что они будут жить тысячу лет. Это естественно. Среди них очень много талантливых ребят. Сейчас, когда я сам в какой-то степени немножко и власть, и общество, я могу сказать, что никакой разницы я не вижу. Просто не всегда мы способны войти в положение молодого человека, понять его дух, помочь ему. И хочу сказать, что немного ему и надо. Это не только власти, но и мы все должны понимать. Он не думает и не стремится стать богатым. Не нужны ему ни дворцы, ни яхты. Дай ему, образно говоря, кусок хлеба, какой-то минимальный уют, и он будет заниматься своим сложным и непосильным трудом. Потому что наука – это есть поиск неизвестности. Говорят, если из 100 попыток 7 удачных, то ты гений. Не каждый человек захочет так устроить свою жизнь. Вечный поиск с вероятностью 93% отрицательного результата. Не каждый может быть священнослужителем, не каждый может быть медиком. Так и наука – это призвание. Это выбор человека, его душа. И к нему надо относиться максимально серьезно. Если есть это серьезное отношение, то все в порядке, уверяю вас. Остальное делает, как говорится, Господь Бог. Природа делает все как надо, она никого не обделила. Она дает людям то, что давала тысячи лет.
– Юрий Цолакович, Вы верующий человек. Поэтому, если позволите, спрошу: как Вы пришли к вере? Как Вы в своей жизни ощущаете присутствие Всевышнего? У Вас как у ученого есть наверняка собственное ощущение Творца?
С тем, что я скажу, многие со мной не согласятся. Мы все люди, и мы живем в обществе. Каждый из нас что-то создает, что-то делает, что-то в это общество вносит. Словом, в обществе существуют некие ценности. Я считаю, что есть ценности относительные, а есть ценности абсолютные. Какие ценности у науки? Ценности науки относительные. Представьте себе, что не было бы в свое время великого ученого Эйнштейна, который вместо классической механики Ньютона предложил для описания микромира квантовую механику. Если бы это не произошло, что, люди не догадались бы, что есть квантовая механика? Догадались бы, только позже. Гениальность Эйнштейна заключается в том, что он опередил свое время. Но рано или поздно этот закон природы был бы открыт. И в этом отношении все то, что дает наука, является относительными ценностями.
А теперь возьмем духовный мир. Возьмем, к примеру, то же самое искусство, скажем живопись. Был великий испанский художник Веласкес. Замечательный художник. Были и до него замечательные художники, и после него. Повторюсь, тоже великие. Но Веласкес был один. И в этом смысле все то, что он делал, – это абсолютная ценность. Мы знаем и других, их картины в музеях мира; все их творения – абсолютная ценность. В этих двух мирах большая разница, потому что мир науки – это мир исследования того, что уже есть, мы же изучаем природу, понимая при этом окружающий нас материальный мир. Понять, как он устроен, по каким законам видоизменяется.
Теперь, когда мы говорим о религии, я имею ввиду религию в широком смысле, – это духовный мир. Ты не обязан искать здесь причинно-следственные связи, ответ на вопрос «почему это так, а не по-другому», потому что это никуда не ведет. Потому что духовный мир, он не устроен так, чтобы в нем искать и находить закономерности, описывать их в самых современных научных подходах. Более того, мне кажется, что без духовного мира научный мир был бы очень техничен и очень слаб… Очень интересно, что эти два мира, которые, быть может, и создают разные ценности, не могут существовать один без другого. И в этом есть, наверное, всеобщая красота этого мира, глубокий и большой смысл мироздания, сделать так, чтобы абсолютно нематериальное стало бы движущей силой материи. Я очень верю, что без духовности мы были бы очень бедны и, возможно, многое потеряли бы, потеряли бы даже много материального в конечном итоге. Не может быть одно без другого. Так устроен мир, так устроен человек. И упрощать это мне не хочется. И разделять кого-то на верующий-неверующий. Мир так устроен. И мы, сами того не замечая, даже чисто в материалистических вещах уже мыслим совсем не так, как это было раньше, более абстрактно, я бы сказал. И это действительно то, что часто мотивирует, иногда даже формирует весь смысл жизни. И только так можно воспринять саму жизнь, как большой дар, который выпал тебе, чтобы ты все увидел и пережил. Понятное дело, что без материальных вещей жизни нет. Человек должен питаться, дышать. Но и без веры полноценной жизни ведь тоже нет.
– Есть ли у Вас свой собственный девиз, фраза, которой следуете по жизни, и что бы Вы пожелали всем своим ученикам, которые выбрали очень нелегкий и, как правило, тернистый путь ученого?
Знаете, что я им всегда говорю, может быть, это даже и просто очень, но длинных напутствий я вообще не люблю. Я говорю, чтобы у них сложились две вещи. Первое: чтобы они были свободны; а второе: чтобы они были смелыми. Под свободой я имею ввиду свободу тоже в широком смысле слова. Свобода выбора, чтобы так сложилась жизнь, когда он сам мог выбрать и профессию свою, и жену свою, и веру свою. А смелость человеку дают знания. Человек без знания ущербный и слабый. Поэтому в тот момент, в который вы получаете какое-то знание, будьте внимательны. Это очень ответственный момент. Потому что я, например, знаю то, чему меня научили в школе и в институте. Потому что потом начинается жизнь, и у тебя никогда не будет такой «манны небесной», когда от тебя, молодого, здорового и крепкого, ничем не болеющего, требовали только одно – учись!
– Юрий Цолакович, Ваш личный секрет долголетия?
Секретов никаких нет! Я должен сказать Вам, что я своим долголетием во многом обязан медицине. И во время довольно серьезных заболеваний, которые у меня были, все-таки меня вытащила медицина. Я верю в медицинскую науку и убеждаю всех своих, и когда у них трудности, советую им и помогаю сам найти хорошего врача, и обязательно пытаемся сделать все возможное. Я бы не считал, что у меня какой-то особый образ жизни. Нет-нет! Нужно обращаться к врачам и доверять им. Понимаете, это ведь тоже знание. Когда ты что-то хочешь сделать, то необходимо понимать, что твоя сила в твоем знании или в знании того, кто с тобой и к кому ты обратился. Это всегда так!
– Юрий Цолакович, сердечно благодарим Вас за столь содержательную беседу. Сейчас мы находимся в преддверии празднования Святой Пасхи. Что бы Вы пожелали верующим в эти светлые дни?
Я бы пожелал, чтобы все верующие соблюдали десять заповедей. Это было бы замечательно.
Беседовал иерей Виталий Казанцев

